Внешний вид (светловолосая девочка с поправкой на цвет волос и глаз)

Сэре нравилось отгораживаться от мира, в котором ей приходилось жить. Подальше от спокойного поместья, от слуг, от персональных уроков. Её даже не нужно было принуждать к учёбе, загонять за парту и требовать послушания – однажды, едва достигнув четырёхлетнего возраста, она попросила научить её читать и с тех пор исповедовала принцип, простой, как мир – ни дня без новых знаний. В обмен на это усердие она просила одного: тишины. С тех пор, как она научилась читать и осознавать этот мир, она находилась на самообразовании. К лучшему, потому что теперь внимание учителей могло сконцентрироваться на её половине – не худшей и не лучшей, просто другой – пока Сэра просиживала в библиотеке часами, вдыхая тонкую пыль от корешков книг и переворачивая страницы с завидной аккуратностью, чтоб не обрезать пальцы и не порвать бумагу.
О этом серьёзном и спокойном отпрыске Ямато никто ничего не знал – только элементарные факты наблюдений. Молчаливая. Спокойная. Независимая. При всём при этом мягкая и даже ласковая, только ласку дарит книгам, иногда гладя их ладонью по корешку. О последнем не знал никто. И лет ей совсем немного, но она уже смотрит так, будто знает все истины мира.
Может, и правда знает?
Здесь она не была одна – прислуга занималась своими обязанностями, но, по молчаливому сговору, ни Сэра, ни окружающие не замечали друг друга, точнее, не мешали друг другу излишним вниманием. Сэра никогда не жаловалась на пыль, а горничные не боялись доноса от «юной госпожи». О том, как к ней относится прислуга, красноречиво говорил тот факт, что, однажды засидевшись за книгами допоздна и безнадёжно опоздав на ужин – в их семье за подобное карали весьма строго: ужина опоздавшему не подавали – она нашла под дверью библиотеки коробку с выпечкой и кружку с молоком, бережно отставленные в сторону, чтобы не погибнуть под ногами выходящего из библиотеки.
Грохот двери, топот ног и крик. Сэра поморщилась, но страницу всё-таки перевернула.
Прекрасные отношения с окружающими были таковыми лишь до появления рядом ожившего бедствия, которое по странной шутке судьбы было её братом, и не просто братом, а близнецом. Но уже тогда Сэра свято придерживалась политики невмешательства. Вздумай её брат прыгать по крыше поместья на одной ноге, она бы даже слова не сказала касательно абсурдности этого занятия. Как и не стала бы читать мораль о том, что так делать как минимум опасно.
Тонко чувствуя настроение окружающих, Ямато Сэра прекрасно поняла, что появление её брата вызвало молчаливое неодобрение слуг, работающих в библиотеке. Была ли она с ними солидарна или нет, сказать сложнее. Скорее, она уважала право брата на собственный выбор.
Признаться, она ожидала, что, избавившись от дворецкого, брат тут же исчезнет из библиотеки, соблюдая негласное правило не вмешиваться в жизнь сестры. Они, как уже упоминалось, и тогда не были друзьями, разделённые расписанием и отношением окружающих. Но, вместо этого на страницы книги легла тень с попугайским хохолком. Брат сидел за столом прямо напротив неё, и Сэре не нужно было поднимать глаз, чтобы это увидеть.
Сэра поймала себя на мысли, что не может дочитать страницу уже больше минуты, постоянно возвращаясь к началу.
Первый вопрос, как ей показалось, не требовал ответа. Людям иногда нужно поговорить со стенами, бессмысленно сотрясая воздух, чтобы успокоиться и принять правила мира, в котором они живут. Это нормально, казалось ей, хотя в силу возраста, разумеется, она не понимала столь умных правил и руководствовалась чутьём, диктовавшим ей куда как более простые мысленные конструкции. Брат не обращался к ней, следовательно, и отвечать ему вовсе не нужно.
Со вторым вопросом этот номер не прошёл. Он был обращён именно к ней, ни к кому иному.
Пришлось ответить – медленно и размеренно, словно ответ был готов заранее.
– Конечно же нет. – Сэра всё ещё не поднимала глаз, уставившись в строчку в самом начале. Из головы выветрились все мысли, и девчонка отчётливо понимала, что теперь ей придётся возвращаться к началу главы, чтобы всё понять. – Это же моё расписание.
Она зачем-то поправила подол платья – голубое с белыми рюшечками, оно делало её похожей на куклу, и, разумеется, было выбрано не по её вкусам. Сэра не уделяла внимания одежде, послушно наряжаясь в то, что прикажут, ведь какая, в сущности, разница, в чём сидеть в библиотеке? Снова сложила руки на столе и, наконец-то, подняла глаза на брата, словно желая проверить, действительно ли он здесь.

Бледно-серые глаза, выглядывающие из-за края обложки книги, которую Сэра машинально поставила так, чтобы она была пусть и символической, но преградой между ними, не просто смотрели на чужое лицо. Они его буквально ощупывали, изучая каждую деталь – в них ещё не было той спокойной отстранённости от мира, что защищала лучше любой книжной обложки. Сэра уже сейчас усваивала принципы, которые станут для неё жизненными, но пока не умела им следовать. И всё равно: узнавалась уже порода.
Это разглядывание возымело неожиданный эффект: вместо ответа на вопрос Сэра обернулась и уставилась в зеркало, висевшее чуть позади и в стороне. Белокожая девочка в голубом платье по ту сторону зеркальной поверхности смотрела тревожно и, в то же время, внимательно. Нет, всё верно: её отражение на месте, оно не сидит сейчас напротив и не поучает жизни. Значит, можно успокоиться. Значит, ей просто показалось.
Впрочем, только повернувшись лицом к брату, Сэра, вспомнив о чём-то важном, снова повернулась к зеркалу и проверила, на месте ли его отражение. И, только увидев мальчишку с капризным лицом, успокоилась окончательно. Всё хорошо, они просто близнецы.
– Кому скучно? – она снова поставила книгу между ними, хотя чтение для неё закончилось: сейчас, казалось, чтобы понять, о чём шла речь, нужно было начинать заново. Пока она разглядывала зеркало, брат успел задать ещё один вопрос, и Сэра, поведя плечом так, словно пыталась выразить своё отчуждение от его слов, прибавила. – Это же книги.
Ага, вот она, основная причина выросшего между ними отчуждения: непонимание. Если Сэра, мягкая и спокойная, словно равнинная река, не пыталась навязать другому человеку своё мнение или потащить к своему счастью за шиворот, то брат готов был спасать каждого и волочь его на своей спине к собственному же раю. Сэра исповедовала невмешательство, Сэта только и делал, что вмешивался.
Ей снова хотелось дёрнуть плечом, но, подумав, она решила, что это будет перебор, и снова перевела взгляд на книжные страницы. Более точного намёка, что кто-то засиделся на чужой территории, и быть не могло, поэтому Сэра надеялась, что этим их встреча кончилась.
Не тут-то было!
Сэра выдохнула сквозь зубы, опустила книгу на стол, и уже привычным жестом, столь нехарактерным для ребёнка, прижала пальцы ко лбу, снова смотря на брата, но уже с едва заметной примесью раздражения. Чего он этим добивался, ей было не понять. Ей не нужна была пламенная дружба, горячее общение, хулиганские выходки – она от всего этого отказалась, когда, будучи ещё совсем крохой, подошла к кому-то из взрослых и серьёзно, совсем не по-детски, сказала: «Я хочу научиться читать, потому что няня устаёт читать мне постоянно».
– Совсем не хотелось. – честно призналась Сэра, убрав руку от головы. Зачем ей приключения, когда есть сотни миров, открывающихся на книжных страницах? Ей, то ли в силу детской восприимчивости, то ли в силу богатой фантазии, достаточно было даже не вчитываться – она словно видела на страницах все миры, что скрывали в себе книги. Запахи моря и леса, гладкость спиц штурвала под ладонями или резная рукоять пистолета. Сэра могла это видеть, и библиотека казалась ей перекрёстком, от которого отходит великое множество дорог.
Вот почему к выходкам брата и его предложениям она относилась с какой-то снисходительностью. Понимала, видимо, что он смотрит на мир по-другому, и того, что видит она, он видеть не в состоянии. Жалеть его не было смысла, он счастлив и так, но вот позволять ему тащить сестру за шиворот к собственному счастью – дело другое.
Сэра захлопнула книгу, подняв вихрь пылинок, которые золотились в солнечных лучах, пробивавшихся в библиотеку рядом с местом для чтения. Помолчала немного, следя взглядом за пылью, тихо вздохнула и твёрдо ответила:
– Не хочу.
Не потому, что их бы наказали. Сэра была уверена, если бы она сейчас, буквально на глазах у прислуги, сказала, что пойдёт в город, они бы и не подумали доносить об этом старшим. Они – Сэра знала – относятся к ней почти тепло. Они бы не выдали её, если бы ей хотелось, но ей просто претили подобные попытки бунта.

Сэра снова рассеянно скользнула взглядом по чужому лицу, словно не замечая того факта, что брат сейчас проявлял худшую из своих черт: уверенность в том, что его счастье будет счастьем для всех. Спору нет, он стремится к счастью для всех уже сейчас, но толку от этого чуть. Чутьём юного ребёнка, она уже понимала, что это – неправильно, но объяснить ощущение неправильности могла только наивным «не всем нравятся одни конфеты». Пока могла только так.
– Ну и не верь. – буркнула она по завершении очередного разглядывания лица брата. В самом деле, как объяснить, что происходящее для неё – на самом деле? Что она чувствует и капли морской воды на лице, и мокрую траву под ногами, и поскрипывающее кожаное седло доброй лошади, которое для неё велико и приходится сидеть почти на шпагате – и в то же время сидит в библиотеке. Конечно же, какие-то несколько минут она действительно колебалась, не посвятить ли брата в свою тайну, но он, увы, показал своё полное пренебрежение даже к факту существования этой тайны. Если до этого Сэра ещё могла попытаться объяснить, как много это значит для неё, то теперь – увольте, ведь брат бы только высмеял её сбивчивые и немного наивные объяснения «зубрилки».
Сэра, снова прикрывшись книжкой, внимательно смотрела на брата поверх её края, уже не зная, чего ожидать. Злосчастная книга стала между ними надёжным барьером. Так Сэра могла контролировать ситуацию, ну или думать, что контролирует. А именно сейчас ей недоставало чувства контроля. Брат, лишний элемент в её мозаике жизни, выбивался из картины, а потому Сэра, как всякий склонный к системе человек, была этим одновременно недовольна и встревожена.
Чем больше он говорил, тем сердитее делался взгляд прозрачно-серых глаз, выглядывающих из-за края книжной обложки, пока книга снова не шлёпнулась о стол, а ладошки одной из близнецов не оперлись о его лакированную поверхность. Она даже вскочила от негодования, смотря прямо на провоцирующего её человека так, будто ещё немного, и она ударит его книгой.
Минута молчания, сопряжённая с упрямым разглядыванием.
Скрип стула, возвестивший о том, что Сэра снова села на место.
– Я умею различать нужное и не очень. – надменным и насмешливым тоном, почёрпнутым из разговоров взрослых, сообщила сестра брату, вздёрнув нос. – Где надо соревноваться, а где нет.
Поддевки брата разбудили в ней не желание действовать, а желание его стукнуть: он назвал её трусихой, пройдясь по этому утверждению вскользь и ненароком, будто бы как по решённому факту. Трусихой она никогда не была, видят боги, была рассудительна не по годам, и твёрдо знала, когда ей отмерят положенную порцию веселья. Объяснить же это человеку, размахивающую у неё перед носом билетами, она не могла.
Но сам факт того, что её выставили боязливой, был единственным, что заставило детскую ладошку мелькнуть с невиданной быстротой, выхватывая добычу из братских пальцев. Бумага хрустнула под её собственными пальцами, но Сэра не боялась помять её или вообще порвать, в отличии от драгоценных книг.
– Смотри, – на этот раз Сэра даже улыбнулась, самодовольно и нагло, не рискуя махать билетами перед носом брата, а просто пряча их за спиной, – Их у тебя больше нет.
Она, словно предвосхищая возможность удара тем же оружием, пододвинула к себе книгу, сунула неинтересные ей билеты в карман на подоле платья и выжидающе посмотрела на брата, который был, как она считала, если не побеждён, так хотя бы выбит из боя на один раунд. Следующий ход и подавно был заведомо нечестным и подлым, даже для такой тихони, не заморачивающейся неписанными кодексами морали внешнего мира, как Сэра.
– Я могла бы рассказать отцу, например, – лукаво прибавила Сэра, прижав к груди книгу. – Но, если ты сейчас уйдёшь…
Игривость на её лице была именно что напускной – на самом деле она сердилась, и всерьёз. Ябедничать, как ни крути, было последним делом, и всё же именно этим Сэра собиралась воздействовать на брата, если бы тот не прекратил.
И всё же, она бы хотела разрешить это дело миром – тем более что билеты, вероломно похищенные из чужой руки, ей были совсем не нужны.

То, что она сделала, не понравилось даже ей самой: помятые билеты, спрятанные в кармане, ощущались неприятным комком, напоминавшим о, в общем-то, бессмысленном поступке. Хорошо, судя по отчаянию брата, вообще склонному впадать в горе по поводу и без, чего-то она добилась, но ощущение неправильности и неприятности не отпускало Сэру. И поделом, ведь сейчас она нарушила главный свой принцип на многие годы: не вмешивайся.
Разумеется, на первый же грозный окрик брата она не отреагировала никак – серые глаза только слегка прищурились, словно ей нанесли оскорбление. В самом деле, он серьёзно? Ямато Сэра обходила своего брата во всём, прежде всего – в благоразумии. В силе и в реакции, впрочем, тоже, хоть и гордиться этим не стоило. Сэра просто занималась саморазвитием, тогда как на брата все махнули рукой, ну и пожинали теперь плоды.

Если в семье, ждущей наследника, рождаются близнецы, в живых оставляют первого, а второму прозаично ломают шею, чтобы раз и навсегда решить вопрос о наследовании.

– Хватит уже, – Сэра покачала головой, одним этим жестом обрезая любые надежды брата, заискивающе уставившегося в её лицо. Даже если бы они были последними во Вселенной, что ей с того, коль его поведение не даёт ей дочитать главу? Эгоистично, быть может, но это он на её территории, и он первым нарушил правила.
Ей ненадолго стало стыдно, это было закономерно: слишком уж внимательно и умоляюще смотрел на неё брат. Сэра даже сунула руку в карман, пощупав мешающий ей бумажный комок, но возвращать не спешила. Ей нужно было обещание: обещание покоя.

В случае, если первой из близнецов рождается девочка, возникает сложная ситуация – первая по праву рождения, она, тем не менее, равна или уступает в правах родившемуся вторым мальчику. Тогда и только тогда в живых могут остаться оба близнеца, дабы семья могла решить, кто из них достоит встать во главе.

– Конечно же посмею. Ты вломился сюда, мешаешь мне, пытаешься убедить меня в том, что я должна наплевать на своё расписание, потому что этого хочешь ты. Что ж, тогда я хочу, чтобы ты лишился этих билетов, – отчеканила Сэра, убрав руку из кармана, что означало: проблеск жалости и стыда погас. Румянец же, проступивший на её щеках, был вызван тем, что брат снова протоптался по больному: по одиночеству "книжной буки".
Впрочем, он сам не понимал, с чем играет.
Сэта уже не умолял, он снова требовал, разбивая в пыль последнюю вероятность того, что сестра смилостивится и решит заткнуть его возвращением потери. Пустое бахвальство о том, что домашние аресты ему не страшны, и следующее за ним предложение посоревноваться, вызвало вдруг реакцию неоднозначную.
Сэра отложила книгу – вероятно, следовало бы сказать «отбросила», но даже при этом резком и дёрганом жесте книга не упала со стола и не повредилась – и поднялась со стула, чтобы медленно обойти стол, оказавшись у брата за спиной.
– Тебе не страшны домашние аресты? – Сэре пришлось наклониться, чтобы шептать почти в самое ухо спокойным, но пугающим голосом, – Вероятно, ты видел всего лишь свою комнату, в которую тебя запирали? Тебя не водили в подвал, где сыро даже летом, и где стонут стены – может быть от сырости и проседания фундамента, а может, потому, что под его полом находятся трупы тех, кто нам мешал?
В зеркале теперь отражались они оба: Сэра в голубом платье, нашёптывающая сплетни служанок, к которым имела куда как более чем свободный доступ в отличии от рафинированного в своей свободе и незнании брата, и лохматое нечто, что по недоразумению носило её лицо.
– Тебя, разумеется, не пускали и на чердак. А ещё во второй кладовой, где хранятся только инструменты горничных, из стены сочится самая натуральная кровь – сам понимаешь, почему туда не укладывают продукты или бытовую химию – кому бы хотелось отмывать коробки от крови? – самое невероятное, что лицо Сэры так и оставалось убийственно спокойным и не допускающим возможности усомниться в правде. – Сидеть под домашним арестом в комнате, пожалуй, лучше, чем ходить по поместью в темноте.
Тот, кто внимательно смотрел бы на отражение близнецов в зеркале, заметил бы странные голубоватые отблески в глазах Сэры, но…
Ведь это были просто отсветы от платья, не так ли?
– Можешь порадоваться тому, что это всё тебя не касается. – Сэра вынула из кармана помятые билеты и положила их на стол перед братом, прежде чем выпрямиться и отойти. – В конце концов, все и так знают, что ты бесперспективен.

Участь признанного негодным всегда плачевна: в лучшем случае его высылают из семьи, навсегда обрывая с ним связь. В худшем же (но, несомненно, лучшем для блага семьи), его уничтожают, как возможного конкурента.

– Иди на концерт. – отмахнулась Сэра от брата, как от надоедливой мухи. – Я поищу место потише.

У всего произошедшего далее было вполне разумное и закономерное объяснение, пусть и идущее вразрез с внешним фасадом благоразумия и сосредоточенности Сэры.
Оно действительно было, но раскрыться ему предстояло позднее.
Со стороны её поступок, разумеется, выглядел совершенно нелогичным, неадекватным и, пуще того, совершенно «маленькой леди» несвойственным. Она никогда не опускалась до сплетен, не пыталась напугать служанок, нацепив на себя простыню, не пересказывала чужой трёп, ценность которого не имела должных подтверждений. Ямато Сэра всегда была той, кого небезосновательно называли хорошей девочкой.
Но её, кажется, ничего не смущало – ни собственный спокойный рассказ, ни смятые билеты, ни неодобрение горничных, прячущихся по углам, как озадаченные сверчки. Ни даже то, что её слова ушли в пустоту: брат завозился на стуле, оживился и выдал очередную порцию ехидства. Сэра не отреагировала на это ровным счётом никак: её серые с голубым отблеском глаза смотрели всё так же вперёд и сквозь, словно за пределы стен, лицо отражало спокойную сосредоточенность, и даже чужое неверие её, казалось, не задевало никак. С таким лицом, разумеется, говорят только правду.
– Значит, ты не пойдёшь на концерт? – вопрос действительно был риторическим. Это было очевидно, но Сэра посмотрела на смятые билеты с какой-то жалостью. Никому не нужные бумажки, они сыграли свою роль даже раньше, чем должны были. – Зря.
На лице старшей отразилась спокойная грусть, но она так и не отошла от чужого стула, стоя за ним молчаливой тенью. Теперь, чтобы увидеть её лицо, нужно было смотреть в зеркало – во всяком случае, Сэра не отрывала от него взгляда.
– Так получилось, Сэта. – её голос больше не содержал шипящих и угрожающих ноток, которые ещё недавно придавали её рассказу значимую долю страха. – Просто так получилось. Иногда детей наказывают не за проступки, а для понимания… некоторых вещей.
Сэра стряхнула с платья несуществующие пылинки и опустила глаза, сложив руки на подоле платья. Для понимания будущего – вот для чего. Для чёткого осознания своей роли в этом доме, для умения говорить категорическое «нельзя», для умения переламывать любой свой страх и ломать другого человека воздействием его заклятых кошмаров. Все боятся чего-то, она тоже боится, и именно об этих страхах напоминают таинственные места в поместье – а ведь она и половину их не перечислила. Дом тоже был орудием воспитания.
Слишком порядочная – да, верно, именно так она и ставила свою жизнь. Это не значило, впрочем, что её мог бы кто-то пожалеть. Если родителям было бы угодно показать, что значит наказание, они могли сделать это и без повода. Если виновный ещё понимает, за что его вталкивают в каморку, где пахнет металлом, а стена сочится кровью уже не первый год, то невиновного ждёт куда как более неприятное осознание, что невиновность его, в сущности, не является щитом ни от чего. Лекарство от наивности: невиновность и гроша ломаного не стоит, как и искреннее мнение, запредельная честность и порядочность. И если после этого испытания ты остаёшься порядочной, то, значит, ты по-настоящему сильный человек и имеешь на этот выбор полное право. Значит, ты выбрала это не из желания защититься и выпендриться в глазах окружающих, а по полному своему сознанию. Так что, если хочешь быть хорошей, заслужи это право.
– Зачем мне проверять, если я там уже была? – поинтересовалась Сэра в ответ на совершенно бездоказательное и нелогичное заявление. Впрочем, она и так уже знала следующие слова.
Брат был патологически предсказуем, к счастью.
В библиотеке раздался то ли кашель, то ли попытка кого-то не захлебнуться. Только лишь человек, взглянувший на одну из близнецов, мог понять, что это – смех. Настолько неестественный для Сэры, что разум отказывался связывать эти шипящие, лающие и кашляющие звуки с ней.
– Ну, разумеется, я пойду проверить. – Сэра легонько хлопнула в ладоши, когда этот странный приступ смеха прекратился.
Если бы брат обернулся, он бы увидел нечто куда более интересное, чем все кровоточащие стены, стонущие подвалы и ужасные чердаки, и, видят боги, мог бы серьёзно задуматься над тем, стоило ли вообще предлагать Сэре нечто подобное.
К счастью, он не обернулся, а потому до разгадки её мотивов было ещё очень и очень много времени…

Часы не пробили даже одиннадцати, а напротив комнаты брата, по странному решению родителей находящейся в другом крыле от комнаты сестры, уже застыла фигурка в неизменном голубом платье. Видеть её не склонившейся над книгами, а спокойно стоящей, прислонившись к стене, было настолько непривычно, что иной обыватель мог посчитать, что то не Сэра вовсе, а её двойник.
Тем удивительнее было, что у двойника из кармана платья торчала незажжённая белая свеча, а второй карман подозрительно топорщился, явно скрывая в себе ещё парочку сюрпризов.
Сэра ждала – и полагала, что ожидание будет не напрасным.

В темноте ей спокойней, чем на свету – если брат уже сейчас сияет ярче солнца, сестру его можно заметить только в тени или в полутьме. В поместье всё было пропитано снобизмом, жестокостью и вековыми традициями, но в Сэре этих составляющих семейного быта Ямато было на две трети больше, чем у остальных. Брат обычно не замечал её, ну или хотя бы не прогонял, если их интересы чудом сходились в одном квадрате пространства, но особого трепета не испытывал, как, собственно, и она. Тем удивительнее тот факт, что она сейчас явилась к человеку, который все устои семьи отрицал с рвением, достойным лучшего применения.
– Обязательно здесь лишь одно: кричать чуть менее громко, чтобы не оказаться схваченным. – Сэра махнула ладонью перед лицом, этим коротким жестом приказывая – не предлагая – следовать за ней. Но сама, сделав пару шагов, остановилась и помялась на месте, неловко и даже беспомощно. Как короткое вступление к неизбежному вопросу следом, – Послушай, ещё не поздно пойти на концерт.
Что-то в её беспомощном голосе было не то, словно Сэра в библиотеке, Сэра за минуту до и Сэра сейчас – разные люди. Деловитость сменилась нерешительностью, а, если бы кому-то достало решимости заглянуть за её плечо, то было бы прекрасно видно, что и улыбки – пугающей, неправильной – там больше нет. Вместо стального стержня, который всегда находился в её теле и пугал не по-детски серьёзным взглядом, – нерешительность подростка, который в чём-то виноват. То был не упрёк, не угроза и даже не предупреждение о грядущей опасности, которой вот так легко можно избежать. Что-то другое, почти доброжелательное.
Возможно, это даже было предложением: просто взять и пойти на концерт, плюнув на историю, произошедшую днём. Но у этого предложения слишком быстро истёк срок годности – Сэра дёрнула плечом, выпрямилась и шагнула вперёд, чтобы больше не останавливаться.

– Я ведь на самом деле тебе не нравлюсь, – обыденным и спокойным тоном сообщила Ямато Сэра, когда несколько поворотов они миновали, не наткнувшись даже на вездесущих слуг. – Тебе и остальным. Проще полюбить хулигана, попытавшегося поджечь дерево в саду, чем идола, который зачем-то обрёл способность передвигаться.
Вот о чём она думала каждый раз, когда запиралась в библиотеке. «Меня никто не любит», твердила себе она, «Я – просто хорошая ширма для обстряпывания семейных дел». И, разумеется, была права, как все рано повзрослевшие дети. Никто, в сущности, не потерял бы ничего, если бы её не стало, потому что у неё есть отличная запчасть – этот запасной элемент сейчас идёт за ней следом.
Но всё изменилось, и будет меняться дальше, теперь Сэра это знала со стопроцентной точностью.
– Увидишь, – запоздало, очень запоздало бросила она через плечо ответ на заданный ещё у дверей вопрос. В самом деле, уж ему-то точно не понять – не стоило и пытаться развести философию.
Разумеется, они шли не в сторону ближайшего входа в подвал – чем дольше продолжалась их прогулка, тем беднее становилась обстановка. Это была пристройка для слуг, по давности постройки уже сравнимая с основным зданием.
Наконец, Сэра остановилась перед неприметной дверью, прижалась к её поверхности и принюхалась к запаху, исходившему из узкой щели. Результат явно показался ей удовлетворительным, и, вытащив из кармана ключ – в кармане забряцало ещё что-то – Сэра принялась ковыряться в замке.
Любят её слуги или нет, ключи достать не так уж и сложно, если знать, как. Дверь мягко распахнулась, а Сэра почти дурашливо поклонилась, приглашая зайти.
– Там, у дальней стены. – она вытащила из кармана свечку и коробок спичек, чтобы, пройдя в кладовую, зачиркать спичками и зажечь свечу, – Загляни и попробуй обосновать творящееся в этом месте так, чтобы не сойти с ума. И да, это действительно она.
Неустойчивое пламя, дающее ровный, неяркий свет, запах отгоревшей спички, затхлость и пыль. Ряды полок, пустующих теперь, но не раньше – об этом говорят обрывки упаковок, разбросанных тут и там. У входа – куча мётел и швабр, поставленных робко и с явным страхом перед приказом как-то использовать это помещение и страхом перед тем, что в нём таится.
Более того, сквозь потрескивание фитиля и капанье воска, пробивался ещё один звук – звук чего-то сочащегося, едва слышно хлюпающего. Воздух был влажен и пах металлом.
– Я сказала: смотри. – Сэра повелительно мотнула головой в сторону дальней стены, и пошагала к ней, чтобы, подняв свечку повыше, осветить весь ужас происходящего.
Из стены действительно сочилась кровь – подтёки её спускались и на пол, где густели и сворачивались. Вся стена будто шевелилась, как живая плоть, которая страдала от этого кровотечения. Запах, цвет и даже склонность к свёртываемости красноречиво говорили, что это – настоящая кровь.
– Это началось год назад. Слуги стали бояться заходить сюда, а продукты постоянно заливало кровью. Знаешь, это заметили не сразу, а здесь, вдалеке, хранили мясо, – Сэра пнула один из ящиков, который ранее был наполнен льдом, – Никто не удивился, что оно всё в крови, и мы ели его на ужин, знаешь ли. Но когда заметили, мать пришла в ярость и запретила об этом кому-то говорить. Закрыть кладовку она тоже запретила, и сказала складывать здесь всю утварь для приборки. Но, как видишь, – короткий смешок, – они перепугались настолько, что скидывают всё в беспорядке у входа, только чтобы не заходить сюда любой ценой.
Сэра ойкнула и, перехватив свечку другой рукой, замахала пальцами в воздухе, остужая их после капель горячего воска. После этого она с явным торжеством уставилась на брата:
– Даже дом нас ненавидит, заметил? Даже дому мы – как кровавая язва, потому что наша семья натворила столько ужасов, сколько никому не выдержать. И это – самое честное тому подтверждение.
Сгусток крови свалился с вершины горки из кровяных наплывов к самым её ногам, но Сэру это уже не смутило.
– Ты, конечно, думаешь: она подговорила слуг, и они вымазали всё здесь кровью, чтобы меня напугать, но скажи тогда, почему нам строго-настрого запрещено ходить в их крыло? И почему запрет появился только год назад? До этого момента мы вольны были ходить, где нам вздумается. Объясни это себе, если сможешь.